Дьяков Игорь Викторович

РАКЕТЧИК В ЭПОЛЕТАХ

Обилие мужчин, слагающих стихи, в известной мере свидетельствует о том, что в интеллектуальном слое общества зародилась инфантильность, грозящая подменой истинных ценностей мнимыми. Эта, конечно же рискованная, мысль неоднократно высказывалась неглупыми людьми даже во времена "золотого века" нашей литера туры. Мы сейчас не станем оспаривать или защищать ее. Обратим лишь внимание на то, какого рода деятельность характеризует в нашем сознании отечественную историю. И в ущерб чему. Для этого потребуется изрядное мужество — иным такой взгляд покажется слишком непривычным.
А представления наши в основном складываются из двух параметров исторических знаний: литературных произведений и дат наиболее важных исторических событий государственного масштаба, как правило, лишенных "плоти и крови", — порой настолько, что смысл и "происхождение" их остаются совершенно непонятными бедному читателю.
Обилие плодов человеческой фантазии, пусть изысканных, пусть гениальных по мысли и литературной форме, не может передать, или, как раньше говорили, обнять всю полноту времени.
И, как правило, не затрагивает те живые дела, которыми была наполнена жизнь подавляющего большинства наших предков. В наше старательно упрощаемое сознание не укладывается, например, тот факт, что в "клумбовые" времена поморские кочи имели водоизмещение в четыре-пять раз больше, чем самая большая каравелла Колумба. Да, такого рода вещи не есть предмет собственно литературы, но для нас-то именно она — так случилось — стала источником исторических знаний. Нараставшее с середины XVIII века европейское влияние также не способствовало "материализации" реальной, как бы мы теперь сказали, народнохозяйственной жизни на страницах художественных произведений. Как справедливо заметил писатель Карем Раш, читающая Россия (то есть узейший социальный слой) утирала надушенными платками слезы по поводу несчастной судьбы "бедной Лизы". Вымысел все более "распухал" в сознании "образованного общества". И дурным тоном казался разговор о том, например, "что наши шелка или фарфор — лучшие в мире, что льняные паруса наши — предмет зависти "царицы морей" (во многом самозваной) — Англии. Можно сказать, что появилась и укрепилась тенденция "недодачи" объектов национальной гордости. Дела практический жизни народа и его лучших представителей все более отдалялись от правды литературного воплощения, оставаясь "самою собой разумеющейся" реальностью. Словесность наша, "сработанная" благодаря именно качествам, выработанным вне ее, на славу, и славу всемирную, набирала все больший авторитет с расширением образования. Но как-то стало забываться, что гениальные находки в области психологического анализа, в создании узнаваемых и волнующих образов, даже прозрения и пророчества все же далеко не исчерпывают бытие народа-творца. Литераторы все более изысканно и отчаянно занимались самоедством и самообличением в дворянских собственных усадьбах, слагали вирши, переводили с французского, — а Ивану Аксакову благодарные болгары предлагали царский престол, от которого он отказался, а центральный бульвар в Каннах до сих пор носит имя императора Александра III — загадочное для нас, нынешних, явление. Чеховский "Унтер Пришибеев" вышел во время первой в России переписи населения, итоги которой были проанализированы Д. И. Менделеевым в работе "К познанию России". Согласно строго научным данным, административно-правительственный аппарат, включая суды и полицию, равнялся по численности трем десятым процента населения. В то же время больше двух третей в России составляли люди до тридцати лет, рождаемость на территории среднерусской равнины (нынешнего Нечерноземья) была одной из наиболее высоких в мире. Необходимость "выдавливать из себя раба" в России была и остаётся, более того — это необходимость общечеловеческая. Но для последующих поколений не осталось ни "Русского архива", ни Русской старины", где публиковались только исторические документы и мемуары, ни многого другого, что давало бы нам необходимые дополнительные краски "к познанию России". Дела предков, в которых проявилась личная, коллективная и всенародная душа русского человека, остались отраженными лишь в позабытых журналах, лишь в сухих датах рождения и смерти, битв или основания "острожков". Таким образом, произведения словесности стали для нас средоточием представлений о прошлом. И, если непредвзято вглядываться, далеко не полных. Это отразилось и на привычках "читающей публики". Она порой не замечает явной недостаточности своих исторических представлений и знаний. Слабые попытки востребовать их нередко кончаются ничем и быстро гаснут. Мы довольствуемся схемами, не возмущаемся не вольным подлогом. Мы запоем "читаем "Историю..." Карамзина, втайне гордясь, что ситуация в чем-то напоминает ту, когда "весь Петербург" зачитывался ею, "открывая для себя Россию". Но мы • возмутимся, если кто-то скажет, что мы повторяем на новом витке старые ошибки, что по большому счету "История..." Карамзина не должна быть источником первичных знаний. В то время как пылятся на полках исторических разделов библиотек первоисточники. В то время как Татищев, писавший на основе недоступных уже даже Карамзину документов, издан у нас тиражом в три тысячи экземпляров двадцать лет назад. Но от нажитой по тем или иным причинам привычки получать представление о родной истории "из вторых рук" надо рано или поздно избавляться. Того требует и долг памяти, и простое чувство справедливости — категория в известном смысле и экономическая. Потому что правда истории вселяет веру в свои силы, дает "чувство пути". Рвение, с каким мы сегодня воскрешаем ' 'белые пятна" в истории отечественной словесности, должно распространить и на "воскрешение" из мнимого небытия имен, в разное время и в разных сферах практической деятельности составлявших славу России. Людей, которые, оставив свой след в прикладных науках, своей жизнью влияли и на нравственное состояние общества, и на судьбы многих современников.

I

...В 1815 году, сразу после завершения заграничного похода русской армии, когда лицеисты пробовали перо в посланиях друг другу, упражняясь в употреблении французского языка и знаний из области древнегреческой мифологии, на Неве появился первый пароход. В том же году, когда воспитанное на Вольтере и невольно восхищавшееся недавним врагом Наполеоном офицерство вынашивало планы создания первых тайных обществ, 36-летний сухощавый офицер, полжизни проведший в боевых походах, начал работу по созданию пороховых ракет, сконструировал пусковые станки, позволявшие вести залповый огонь, и приспособления для наведения. Были созданы первые отечественные боевые ракеты, качеством своим намного превосходящие "зарубежные аналоги". Звали того офицера Александр Дмитриевич Засядко.
Работа продвигалась столь успешно, что в 1827 году, вскоре после восстания декабристов, в "стонущей под пятой Николая "Палкина" и его сатрапа Аракчеева России'' была сформирована первая ракетная батарея, вооруженная боевыми и зажигательными ракетами, производимыми в промышленных масштабах. Что же породило этот исторический феномен? Как могло случиться, что в "отсталой и забитой" России родилось изобретение, не только вызвавшее зависть тогдашних- "спецслужб Запада", но и обозначившее реальную точку отсчета "века космической эры"?

II

В 1914 году в Полтаве был издан "Опыт краткого биографического словаря Полтавской губернии с половины XVIII века" — ни поучительный, потому что вселял в людей гордость за земляков, стремление подражать им в бесспорно нравственных делах, направленных на процветание родного края и Отечества, делах созидательных и потому достойных увековечения. В числе "иерархов, государственных и общественных деятелей и благотворителей" упоминается и наш герой: "из Полтавских дворян генерал-лейтенант".
Старинный малороссийский род Засядко был небогат. Отец наше го героя также имел ограниченное состояние. Известно, что он служил сначала в малороссийских милиционных полках, "потом по гражданственной части в Крыму". Там, в Перекопе, и умер. До девяти лет Саша Засядко рос и воспитывался в родительском доме. Небольшое имение находилось на живописном берегу речки с нежным названием Лютенька, впадающей в псёл. Лютенькой называлось и само местечко — родина создателя первых русских ракет. Существовало оно еще в 1658 году как "сотенное местечко", принадлежавшее Гадячскому полку. В середине XIX века здесь, в 24 верстах от уездного центра Гадяча, проживало шесть тысяч человек. Насчитывалось более семисот дворов, три церкви, четыре ярмарки, базары и даже небольшой заводик. Народ был общительный, дружный, умелый. Песенный был народ. Вот в этой-то среде мудрого простодушия и рос Александр Засядко. Основой образования смышленого мальчика, как было тогда заведено в Малороссии, была Псалтырь. Засядко знал наизусть обширные её фрагменты, и столь прочно, что и в преклонных годах имел обыкновение кстати приводить высокие истины. "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, — гласила одна из них, — и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей... и будет он как дерево, насаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет". "Уклоняйся от зла, и делай добро, и будешь жить вовек..." — запомнил твердо эти слова Александр Засядко и десятилетним покинул отчий дом, чтобы во все годы своей насыщенной жизни следовать путем праведным, работая на благо Отечества... Восемь последующих лет Засядко учился во 2-м кадетском корпусе, где приобрел основательные знания ' 'в артиллерии и фортификации". Как "пишет его биограф, в других науках и языках Александр Дмитриевич усовершенствовался уже в офицерском чине, на что употребил все свободное от службы время. Особенное отношение священным книгам выделяло Засядко в среде соучеников. По праздникам и воскресеньям в корпус приходил некий старичок-дядька, охотник рассказывать о житии святых отцов.
Безмятежный облик его и интонация спокойной убежденности производили впечатление на тех, кто исподволь проникался заманчиво-расплывчатыми идеями мартинизма. Особенно внимательно слушал эти рассказы стройный юноша с задумчивым взглядам. Старичок сразу отметил его про себя, угадав в Засядко чистое, ищущее абсолютной истины сердце, причем истины не отвлеченной, а такой, какой он с сентиментальным упрямством малоросса ал бы следовать в практической жизни.
От житий разговор воскресного "неофициального" проповедника переходил именно в эту плоскость.
— Никакой нет пользы изучать науки, — говаривал старик, делая паузу и прибавляя, — если душа не будет иметь добра и богоугодной жизни. Человек богатый и благородного происхождения без душевного образования и добродетельной жизни несчастен в глазах людей здравомыслящих.
— Но отчего же так много зла на лице земли? — спрашивали его. Большая часть людей сделалась злою по свободному выбору их воли: Бог даровал человеку разум для того, чтобы различать добром зло. Добро невидимо, как сущее на небе; а зло видимо, как видимо сущее на земле. Добро есть нечто, сравнения ж имеющее, человек же, имеющий ум, избирает добрейшее...
Разговор затягивался порой до полуночи. И однажды Засядко спросил старичка, как доказать необходимость жить по чести тому, кто по чести жить не стремится.
— Вижу в вас, юноша, натуру добрую и пылкую, но не распивайте силы свои на убеждение тех, кто бежит от добродетели. Худо, когда у человека душа не умна. Воздержание, незлобие, целомудрие, твердость, терпение, — следует упражнять сии силы и иметь их всегда наготове!
— Мы, отец, изучая науку физическую, привыкаем и мыслить практически, — говорил юный .Засядко, — Какую бы лоцию дали вы нам, отправляющимся в жизненное плавание?
Прежде всего не считай себя чем-либо, — ответствовал старичок, — и это породит в тебе смирение; смирение же породит науку, то есть опытность и здравомыслие; наука же родит веру:- вера же родит упование; упование же родит любовь; любовь же родит повиновение; а повиновение родит неизменное постоянство, твердость в добре...
Эти разговоры производили глубокое впечатление на Засядко. И он даже стал подумывать по выходе из корпуса вступить в монашеское звание. Но по зрелом размышлении пришел к выводу, что и вера, и знание без дел по нему не твердо, хотя бы и было истинно. Всему утверждением служит дело, ведь нет слова, которое было бы мудрее дела. И еще понял он, что взыскуемая им добродетель по существу одна, но видоизменяется она в силах душевных подобно тому, как свет солнечный не имеет фигуры, во обыкновенно принимает форму отверстия, через которое проходит. А таких "окон" для Засядко, человека долга и человека деятельного, ясно сознающего, что его знания пригодятся России, в войнах завершающей восемнадцатое столетие, было множество.
В 1797 году Александр Засядко был выпущен из корпуса под поручиком в 10-й артиллерийский батальон, квартировавшийся в Херсонской губернии. Позади было восемь лет учения. Больше Засядко в строгом смысле не учился. Но полученных знаний хватило не только на то, чтобы 18-летний поручик был совершенно уверен в своих силах и готов к самопожертвованию во имя интересов Отечества, но и на то, чтобы все впечатления дальнейшей жизни преломлялись в его сознании как годные к непрерывному совершенствованию в практической науке. Гражданская зрелость при подобном воспитании наступала рано.

III

Слово "ракета" пришло в русский язык через немецкий или голландский от итальянского "рочетта", "рочча", что означало "веретено' — по внешнему сходству ракеты-шутихи с веретеном. Говорят, впервые было это слово услышано на Руси еще при молодом Петре. В армии русской с тех же времен ракеты широко применялись для сигнализации и освещения местности. Однако новые времена поставили новые проблемы, подталкивали к смутным пока, но неотступным для Засядко размышлениям. Богатейшая на события тогдашняя жизнь армии давала изрядное количество пищи для этих размышлений.
Слава русского оружия гремела по всей Европе. Иностранные генералы и министры приезжают в русский лагерь полюбоваться на чудо-богатырей, до недавнего времени в глазах Европы — северных варваров", которые показали себя человечнее, дисциплинированнее и цивилизованнее наиболее совершенных европейских армий. Они "штопают" корабли на полном ходу к местам сражений. Голодные из-за скаредности австрийцев-союзников, ничего не трогают у обывателей, а великий князь на свои деньги покупает съестное для тысяч солдат. Они спасают и выкупают о турок пленных французов, то есть тех, с кем только что сражались и еще будут сражаться. Они готовы лезть в драку только тогда, когда нарушается христианская справедливость, когда сильный угнетает слабого, причем готовы жизнь положить — независимо от того, насколько это потребно для их национальных интересов. Дивилась Европа.
Портреты Суворова висели по всей Англии, в моде были суворовские прически, пироги "по-суворовски", на торжественных обедах пили за него вслед за тостом в честь короля...
Друзья знали, что появление русской армии на их территории гарантирует им защиту от недругов, мир и спокойствие. Враги России боялись русской армии и видели в лице ее могучего противника, способного преодолеть любые трудности и одержать По всей Европе есть памятники боевой славы русской Переход суворовских войск через Сен-Готард до сих пор памяти жителей горных селений Швейцарии как полу-баснословное предание. Как писал советский историк А. Кривицкий в 1946 году, альпийские пастухи с благоговением показывали на едва заметную в скалах тропинку, говоря: "Здесь проходил Суворов". На картах Швейцарии эта тропинка долгое время обозначалась простой надписью: "Путь Суворова в 1799 году". Засядко возблагодарил судьбу за то, что она сподобила его быть при тех славных делах. В июле 1799 года он участвует в осаде и взятии Мантуи. Осада закончилась пленением 10-тысячного французского гарнизона при шести генералах и 675 орудиях. Военное обустройство взятых крепостей, установка орудий на них было обязанностью Засядко непосредственно после боевых действий.
Условия суворовских походов, разговоры с пушкарями и личный опыт убедили Александра Дмитриевича в том, что теперь необходимы новые планы боевого применения артиллерии. Мощность и маневренность — вот чего недоставало тогда богу войны.
Русские пушки и гаубицы были лучшими в Европе, которая с содроганием еще вспоминала шуваловские "единороги". В "Науке побеждать" Суворов писал о "качестве употребления" этой техники так: "Мы стреляем цельно; у нас пропадает тридцатая пуля, а в поле вой и полковой артиллерии разве меньше десятого заряду..." Но нужда в новых подвижных боевых средствах — вспомогательной артиллерии, которая могла действовать с пехотой и кавалерией там, где не управиться с "единорогами" или гаубицами, — стала для Засядко очевидной. Тем более что военные действия в горах становились реалией внешней политики России в Европе, в Турции, на Кавказе.
Но воинский и гражданский долг требовал от Засядко ратного служения еще долгие годы.
Он принимает участие в действиях русской эскадры в Средиземном море в 1804 году — сначала на острове Корфу, потом в южной Италии. В 1806 году Засядко участвует в "Адриатической экспедиции" адмирала Сенявина, он — один из командиров артиллерии во время отражения французских атак на крепость Кастельново. "За оказанную в этом деле храбрость и примерную распорядительность'' Засядко награждается своим первым орденом — Георгия 4-го класса.
Дальнейший послужной список Александра Дмитриевича таков: 1807 год — осада Измаила, орден св. Владимира 4-й степени с бантом, 1810 год — переправа через Дунай на виду у неприятеля, участие во взятии Туртукая, орден св. Анны 2-й степени. При овладении Разградом Засядко получает золотую шпагу с надписью "За храбрость". В сражении за крепость Рущук ранен ружейною пулей в колено левой ноги, но оставался в строю. За это пожалован алмазными знаками к "анненской" ленте. При Рущуке и осаде другой крепости — Журжи — Засядко уже командует артиллерией. "Турецкая" кампания в 1811 году завершается для Засядко атаками на неприятельский лагерь на правой стороне Дуная. Весть о заключении Бухарестского мира он встречает в чине подполковника, начав войну капитаном.*
Какова была эта служба? Засядко дневников не вел, всего себя отдавал исполнению долга, и это само по себе характеризует его. Вообще в русской армии главнейшими основаниями военной дисциплины считались военная честь, благоразумие и самоотверженность. "Военная честь, — говорилось в циркулярах той поры и более поздних, — заключается в неустрашимости пред врагами Отечества, в твердости, мужестве при перенесении всех трудов и лишений военного звания; в самом строгом и усердном выполнении всех своих обязанностей и приказаний начальства, основанном на глубоком сознании своего долг а... Кто не чувствует своего достоинства, не уважает сам себя, тот не может заслужить уважения ни от своих подчиненных, ни от своих начальников". А жизнь воина и его славу составляли "все роды лишений, усталость, голод, жара, жажда, холод... все роды человеческих страданий". Единственной же и достойной награды его было "душевное спокойствие и чистая совесть" Все это было в плоти и крови солдат и офицеров, подобных Засядко. Все это было продиктовано и выстрадано сложившимся веками национальным характером.
Принцип религиозно-национальной самобытности, который был в числе других введен русским двором в международную политику того времени, был и принципом Засядко. Это выглядело внушительно на фоне господствующих тогда в Европе эгоистических расчетов. Да и русская армия была по существу своему национальной. "Поверх офицера и священника, страха и набожности, у русского солдата еще было нечто, что удерживало его в пределах дома и заставляло его исполнять долг и идти на смерть — то была мысль о России и любовь к ней, — писал историк К. Валишевский. — Солдат русский хранил в душе вместе со смирением и верой, гордостью русского имени и любовь к своему царю. И это делало из крестьян грозных врагов, не умевших маневрировать, но против них, однако, самые искусные полководцы Востока и Запада тщетно истощали свое искусство" В армейских же полках, по словам В. О. Ключевского, дворянин-гвардеец жил, как солдат, в полковой казарме, получал солдатский паёк и исполнял все работы рядового: офицеры ходили на работы: чистили каналы, ставились в караул, возили провиант. Много позже это национальное единение породит откровения Бис марка: разгром России "лежит вне всякого вероятия. Далее самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских... Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезаемого кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами я ограниченностью потребления".
"У них счастье и несчастье в жизни становится делом общим" — "каждый русский сознает себя частью всей державы"; между этими фразами — тысяча триста лет. Первая принадлежит византийскому историку Прокопию Кесарийскому, вторая — Герцену.
"Выйдя на войну, не ленитесь, не надейтесь на воевод, не угождайте питью, ни еде, ни спанью; стражу сами расставляйте, ж ночью, везде расставив караулы, около воинов ложитесь, а вставайте рано. Больного посетите, мертвого пойдите проводить, ведь все мы смертны. Не проходите мимо человека, не приветив его добрым словом..." — так писал в своем "Поучении" своим детям Владимир Мономах. ' 'Я приказываю вам стрелять во всякого, кто бежать будет, и даже убить меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля", — это слова из приказа Петра, об ращенные к солдатам и казакам, составлявшим вторую линию русских войск в сражении при Нарве.
Но в 1812 году "эгоистические расчеты" Европы взяли верх. "Мальчик", "унять" которого Суворову не дали, двинул на Россию несметное космополитическое полчище. Началась война, явившаяся, как и всякая война, испытанием нравственных качеств противоборствующих сил. Русским народом была она воспринята как священная. Это, в частности, проявилось в добровольных материальных пожертвованиях. Святейший Синод дал полтора миллиона, духовенство — свыше двух миллионов, дворянство, кроме выставленного им ополчения, на содержание которого оно израсходовало более пятисот миллионов, пожертвовало до сорока двух миллионов, купечество, мещане и крестьяне — свыше десяти миллионов. Об этом гласила надпись на одной из мраморных скрижалей храма Христа Спасителя, являвшегося памятником времени великого подъема русской души. Подъем этот в полной мере ощутил и 33-летний Засядко.
Война застала его командиром 15-й артиллерийской бригады. Засядко участвует в десятках боев. Особо отличился в сражениях при селении Городечно и при городе Борисове. В деле под Борисовом французы потеряли около четырех тысяч убитыми, ранеными и пленными. Потерянные в этом бою пушки и орлы удручающе подействовали на Наполеона. Он сказал: "И так нам свыше суждено делать уже только ошибки". Русские после Борисова твердою ногою стали при Березине, что позволило нанести французам чувствительные удары во время перехода границы.
Уже во время заграничного похода, при осаде и взятии крепости Торн в 1813 году, Засядко во время переговоров послан был в крепость заложником. О том, как он держался в этих щекотливых обстоятельствах, говорит орден, которым Засядко был награждён восхищёнными прусскими военачальниками — "За достоинство". За участие в последующем сражении Александр Дмитриевич произведен в полковники.
Затем — целая цепь сражений, увенчанная для Засядко орденом св. Владимира 3-й степени. За мужество, проявленное в "битве народов" под Лейпцигом, он награждается орденом св. Георгия 3-го класса — наградой, которой во всей армии было удостоено только три полковника. Переправа через Рейн, блокада Майнца — эти военные действия завершают послужной список нашего героя как боевого офицера. Пятнадцать лот практически непрерывных битв: северная и южная Италия, Ионические острова, Турция до Балкан, Пруссия, Германия и Франция. Шпага за храбрость, чин полковника, шесть орденов и слава храброго воина — таковы были предварительные итоги к тридцати пяти годам.
Между тем главные дела ждали Засядко в недалеком будущем. Но во все оставшиеся ему годы жизни время военных трудов и битв оставалось для него любимым. Через двадцать лет он писал другу и сподвижнику А. Н. Киселеву: "Корфу, Неаполь, Каттаро, кампания в Турции, год двенадцатый составляют такие памятные маяки в жизни нашей, что не могут изгладиться из сердца, если бы мы , и сами того пожелали... Забыть ли мне мне Корфу, или сражение на Белом берегу, блокаду Кастельново?.. Нет, не забыть мне Березины, Лейпцига, Парижа, и кто забудет?"
Кто забудет... Человек, воспитанный на схемах, с поразительной легкостью впадает в грех мрачного сомнения, выбраться из которого порой не может долгие годы. "Схемы" способны возыметь действие, будучи заемными и внедренными в приуготовленную духовную почву. Инстинкты тела имеют больший "стаж работы", чем инстинкты духа, характер нации. Но он, этот характер, не так уж уязвим под напором разного рода обстоятельств и разного рода модных поветрий. К счастью, хотим мы этого или нет, мы "помним", как перед началом Куликовской битвы князь Дмитрий Донской облачился в одеяние простого ратника; как взорвали себя вместе с интервентами два крестьянина во встречном подкопе под Троице-Сергиеву лавру; мы "помним", как дрались наши предки на Чертовом мосту и при Бородино; как поплатились жизнью отказавшиеся сотрудничать в фашистами генералы Карбышев и Деникин, наш "враг" во времена гражданской; мы помним, как, не любя войну — потому что слишком хорошо знали, что это такое, — дрались русские, поражая воображение врагов, воспитанных на правилах ведения "прогулочно-блистательных" войн. В генетической памяти любого из нас живы отзвуки петровских баталий, остервенелый грохот последних орудий батареи Раевского, орудий осажденного англо-французской эскадрой Севастополя, пушек гибнущего "Варяга". Живы! Иначе не сокруши ли бы мы мутноглазое идолище фашизма, не дивились бы стойкости и высокому мужеству собственных сыновей и братьев в последующие мирные и немирные времена, времена небывалых нравственных и физических испытаний, которым подвергся наш характер. Нация, коренную основу которой составляли и составляют крестьяне и солдаты, во все времена хорошо понимала, где проходит граница между долгом по форме и долгом по содержанию. Формально императрица Екатерина II своей неограниченной властью могла, например, соблюсти материальную выгоду и предоставить за деньги русских солдат английской короне — для войны в Северной Америке. Она этого не сделала — не могла сделать. Ей бы никто не подчинился. Ведь повиновение бывает разное: от лизоблгодного до благороднейшего, К последнему типу относилось и повиновение Засядко: "Уклоняйся от зла, и делай добро, и будешь жить вовек..." Адмирал А. С. Шишков, во многом оболганный позднейшими историками, автор воззваний 1812 года, считал, что цари больше имеют надобности в добрых людях, чем добрые люди — в них. И царский чиновник, "сатрап", говорил об этом во всеуслышание.
Без любви к православному Отечеству люди уподобляются бессмысленным животным — это в очередной раз подтвердила великая война двенадцатого года. Без любви к Отечеству жизнь лишается идеалов и высоких, достойных ее, целей. И сводится к добыванию пищи, уходом за шкуркой и обустройством берлоги. Суть не меняется, если вместо этого поставить изысканные, дефицитные одежки и персональные компьютеры. Такие люди не способны быть ни воинами, ни судьями, ни друзьями, ни мужьями, ни отцами, ни хозяевами. Хуже того, они лишены иммунитета против злых влияний и потому склонны изменяться лишь в худшую сторону.
Какая гамма оттенков презрения таилась за усмешками по поводу "отсталости и дикости" нашей! Но со времен свифтовских париков до времен дымчатых очков среди этих чувств доминировало непонимание, стоял растерянный вопрос: "Чем они держатся?" Чем они держатся — с рогатиной на медведя, в атаку против вдесятеро превосходящего числом врага, с мечтой о коммунизме после обеда из лебеды, наконец?.. Разве кто-нибудь решится однозначно ответить на этот вопрос? Одно лить можно сказать твердо: да будет посрамлено во веки веков стыдливое небрежение верой и патриотизмом, от кого бы оно ни исходило. И нам, живущим на земле, которая пропитана кровью предков так, как никакая иная, кровью, пролитой во имя Отечества, это абсолютно непростительно. Жестокие исторические условия нередко вынуждали нас идти на такие шаги, которые шокировали "европейский" ум.
Сознательное следование долгу, высокое смирение может вызывать усмешки только у тех, кто никогда не стоял перед выбором, состоящим из двух или более "зол". Подчинение, которого требовали обстоятельства, сознательно трактовали как рабскую покорность. "Ваше превосходительство, — писал "по начальству" Засядко, когда его неожиданно удалили от участия в блистательном завершении заграничного похода, — я во всякое время мыслю и употребляю слабые способности мои единственно к пользе службы, забывая себя и свои виды, сколько человек забывать может..." Корень многих заблуждений заключается в том, что скромность наших предков трактуется как забитость, воинские навыки, обретенные в безоглядной защите родной земли, — как агрессивность, добродушие — как слабость, открытость — как беззащитная податливость.
Многим пожилым людям памятно шествие пленных немцев по Москве 1944 года. В их облезлые ряды летели не тухлые яйца и нечистоты, как то было в ухоженных городочках Германии, когда по вылизанным их улочкам проходили советские военнопленные, — женщины, чьи отцы, мужья и братья могли быть под градом тех яиц — и они прекрасно это понимали, — бросали в толпу поджавших хвост "завоевателей мира" хлеб. Только извращенный ум может принять это за наше "национальное" малодушие.
Наши санитарки бинтовали на поле боя, уже отвоеванном, раненых немецких солдат, а в благодарность нередко получали пули в сердце. Это похоже на глупость? "Да", — скажет перерожденец. "Нет", — человек, если он — живой человек.
"Не могу видеть, как дерутся в пьяном кураже, — говорит 20-летний "афганец", прошедший через страшные испытания, — не научились жизнь свою и чужую ценить". Это похоже на слабость?
Жажда истины, стремление жить по совести, любовь к Отечеству — вот что завещано нам предками. И исчезнет это лишь в том случае, если исчезнем мы. Ритм сердечного биения передан нам через кровь, муки, победы и горечь, через несокрушимые идеалы русского народа, от самых дальних времен....

IV

Итак, Александр Дмитриевич удалился от дел ратных.
Судьбоносное для России время завершилось бурным ростом общественной, но и не только общественной — мысли. Процесс, о завершении которого через много лет напишет В. О. Ключевский, получил заметное ускорение: "...Русская мысль и русская действительность далеко разошлись друг с другом и идут каждый своей дорогой". Это запись от 29 декабря 1891 года.
Александр Дмитриевич, закаленный еще в суворовских походах, с шестью своими орденами и тремя "пятилетками" почти непрерывных сражений, слыл "консерватором" и "охранителем". Но скорее всего казался возбужденным идеями просветительства умами одним из ряда бесцветных чиновников. Он не писал ежедневно "чувствительных" многостраничных писем к друзьям — у него не было на это времени; ничего не имел против царствующей фамилии, не искал знакомств с известными всему Петербургу и популярными деятелями тайных обществ. Он по-солдатски однозначно решил посвятить себя конкретному делу: созданию боевых ракет для русской армии, кои способны будут устрашить любого врага, дерзнувшего посягнуть на русскую землю.
Мы не знаем точно, когда Владимир Иванович Даль заполнил свою словарную карточку со словом "ракета". Но бесспорно то, что определение, вошедшее в знаменитый словарь, оформилось под воз действием практических результатов деятельности Александра Дмитриевича: "Ракета-трубка (гильза), набитая пороховой мякотью, с оставленьем внизу пустоты, в виде бутылочного дна; в голову трубки кладется заряд пороха (шлаг), звездочки и пр., а к пятке привязывается хвост; подпаленная снизу, ракета взлетает на воздух и там лопается; это ракета потешная, но есть в зажигательные, и боевые, мечущие гранаты и пр. Ракеточный состав. Ракетный станок, с которого пускают ракеты. Ракетная батарея, рота. Ракетчик, ракетный мастер..." Будто сжатый конспект жизни Засядко после 1815 года.
Сведения из области физики, химии и механики были основательны. Боевая практика их лишь укрепила. Материалы или средства для их покупки получены от продажи имения под Одессой, доставшегося по разделу с братьями. Засядко быстро разгадывает секрет "конгревовых ракет" и усовершенствует их в полковой пиротехнической лаборатории. Что такое "конгревовы ракеты"? Для ответа на этот вопрос надо сделать небольшой экскурс в его предысторию.
Бурный спор о первенстве в изобретении боевых ракет велся в основном на страницах австрийской и английской печати ради того, чтобы остальной мир считал именно их монопольными обладателями "тайны" боевых ракет. Некто Ф. Мюллер, составивший в середине века австрийское "Руководство к употреблению полевой и горной артиллерии", писал: "История военных ракет начинается с первых годов нашего столетия... Ракетное производство нигде не разрабатывалось и не совершенствовалось так, как в Австрии. Австрийские ракеты даже старого образца... отличались уже своими преимуществами от ракет других армий".
Англичане "отцом" боевых ракет провозглашали инженера Вильяма Конгрева. Сам он в 1827 году опубликовал работу, в которой претендовал на роль наставника в ракетном деле.
Между тем "стрелы неистового огня" были известны в древних Китае и Индии. Ракетами пользовались также монголы. Последние, идя в ночную атаку, высылали вперед драконариев — всадников с копьями, на древках которых были укреплены воздушные змеи в виде драконов и других чудовищ, устрашающе воздействовавших на противника. Когда-то ракеты были известны в Западной Европе, но широкого развития не получили. В 40-е годы нашей эры император Калигула "бросал громовые стрелы". В 880 году в тайной лаборатории Льва Философа приготовлялись ракеты для войск. Индийцы в 1232 году применяли ракеты против монголо-татар, испанцы — при осаде Валенсии в 1238 году употребляли зажигательные снаряды типа ракет. В 1380 году падуанцы сожгли город Местро, судя по всему, тоже ракетами.
Наконец, в 1760 и 1791 годах во Франции Руджиери и Белер занимались созданием зажигательных ракет, но опасные эти опыты скоро забросили.
Англичане в конце XVIII века заимствовали ракеты из Индии, где у раджи Типпо-Саиба в 1782 году существовал ракетный отряд числом в пять тысяч человек. Против войск раджи колонизаторы бросили сильный экспедиционный корпус и овладели столицей мей-сорской провинции — Серингапатамом, Овладели дорогой ценой. Это заставило англичан внимательно присмотреться к столь эффективному оружию.
Вильям Конгрев, человек предприимчивый, с азартом взялся за дело. Он заменил хвосты ракет из тростникового стебля на дерево, вместо стрелы использовал большой железный колпак, заполненный горючим составом, и создал таким образом "конгревовы ракеты", примерно с 1805 года все свои силы отдавая в основном их рекламе.
Эти ракеты на деле оказались очень тяжелыми — они весили до двадцати килограммов. "Станок-пушка" для их метания был вообще неподъемным. По свидетельству английского артиллериста* принимавшего участие в их испытаниях, ракеты Конгрева улетали недалеко и часто летели "не туда".
Проблемой использования ракет в России занимался специальный Военно-ученый комитет. Плодом его деятельности стали в 1814 году зажигательные и гранатные ракеты Картмазова, немногим отличавшиеся от "конгревовых" в отношении дальности и точности стрельбы, а также практичности в боевых условиях.
Независимо от Военно-ученого комитета над созданием боевых ракет работал Засядко. Он тратил на опыты почти все свои деньги, оставшиеся после создания им пиротехнической лаборатории. Тут пригодилась его целеустремленность и неутомимость. Варьируя толщину .стенок гильзы, силу ракетного состава и размеры ракетной* пустоты, Засядко стремился получить оптимальное соотношение этих трех величин. И опыты его увенчались успехом. Осветительные ракеты, с которыми он экспериментировал, превратились в дальнобойные боевые, фугасные и зажигательные. Каждый тип ракет был разработан в трех модификациях: калибром 2; 2,5 и 4 дюйма.
Ракета Засядко состояла из цилиндрической железной гильзы толщиной от 1/30 до 1/70 калибра — эта пропорция отвечала как соображениям техническим, так и замыслам экономии: гильза набивалась ракетным составом с соответствующими калибру пропорциями селитры, серы, ракетной мякоти. Мякоть, или, иначе говоря, движущий ракетный состав, содержала тертый древесный уголь, что обеспечивало более длительный процесс горения и предохраняло гильзу от разрыва. Проходящая по оси ракеты пустота, или ракетный канал, с одного конца был ограничен "глухим слоем" ракетного состава, с другой — по особому рецепту изготовленным пластырем, предохранявшим ракетную мякоть от непосредственного воздействия воздуха. Сигнальные ракеты могли взлетать на высоту до 40 сажен. Они были видимы ночью на расстоянии сорока верст.
Первые же образцы боевых ракет способны были довольно точено поражать мишени, поставленные на расстоянии до трёх километров, что превосходило дальность полёта лучших ракет Конгрева.
Опытным путём Александр Дмитриевич нашёл наиболее рациональное соотношение между длиной гильзы и длиной хвоста раке ты — 7,5 к 1 "в пользу" последней. Центр тяжести должен был находиться в 4,5 калибра от нижнего конца ракеты, "от пластыря". Кроме того, Засядко разработал пусковой станок для одновременного пуска шести ракет, а также легкий треножник, обеспечивавший мобильность ракетных частей и их вездеходность".
В середине прошлого века "общество военных литераторов", очень представительное, издавало многотомный "Военный энциклопедический лексикон". В статье, посвященной Засядко, указывалось, что именно "он первый в России (1815) начал употреблять зажигательные и боевые ракеты, которые были не подражанием Конгревовым, а плодом его собственных изысканий; с таким изобретательным умом он соединил любовь к ближним и всегда охотно делился своими открытиями, безо всякой корысти, с истинным желанием принести пользу науке, которая составляла главную потребность его жизни". Автор "лексикона" завершал статью справедливым замечанием: "Если ракеты английские называются именем английского генерала, то и русский генерал имеет точно такое же право на ракеты свои в России".
Действительно, в отличие от зарубежных "коллег", ему тогда, впрочем, еще неведомых, Засядко не делает из своих открытий тайны. Не требуя вознаграждения за издержки, он представляет в Петербург полное описание своего изобретения и пользы, которую оно могло бы принести. "Слава богу, есть офицеры, которые служат из одной чести!" - воскликнул, узнав о бескорыстии Засядко, Александр I.
Изобретатель был направлен в Могилев, в главную квартиру к фельдмаршалу князю Барклаю-де-Толли, "для показания офицерам и фейерверкерам способа приготовления ракет". В подготовке и проведении опытов Засядко принимали участие поручик В. Внуков, фейерверке? К. Ваулин и бомбардир А. Вагалов.
От Барклая Засядко ехал с бумагой, в которой говорилось; "В продолжение нахождения вашего при главной моей квартире, для показания опытов составления и употребления в армии конгревовых ракет, я с удовольствием видел особенные труды и усердие ваше в открытии сего нового и полезного орудия, кои представляют меня в приятный долг изъявить вам за то истинную мою признательность и представить об оных на всемилостивейшее внимание Государя Императора".
В 1818 году Засядко произведен в генерал-майоры, в 1819-м — назначен дежурным генералом 2-й армии. Биограф его подчеркивал, что всего этого Александр Дмитриевич "достиг только свои, ми трудами, умом и заслугами, без всякого постороннего вмешательства".
"В кратчайшие сроки", как сказали бы мы теперь, уже в начале 20-х годов производство нового оружия было поставлено на широкую ногу. Оно сосредоточилось в Петербургской пиротехнической лаборатории, а затем в "специальном ракетном заведении" на Волновом Поле, Особые машины свертывали железных ракетные гильзы, про бивали в них дыры, высверливали "ракетную пустоту" — отверстие в ракетном заряде, куда помещался стопин (зажигательный шнур). Потом были устроены прессы и копры для механической набивки ракетного состава.
Боевые ракеты петербургского производства были употреблены на Кавказе. В 1825 году командующий кавказскими войсками генерал Ермолов доносил, что ракеты применены против вражеской конницы. После этого был сделан вывод: новое оружие "полезно для кавалерии".
"Ракетное заведение", во главе которого стоял сначала Засядко, а потом его ближайший ученик подполковник Внуков, выпускало снаряды четырех калибров и изобретенные Засядко треножные станки к ним. К 1827 году счет шел на тысячи. Потерпевший фиаско в пропаганде устрашающего действия своих ракет Вильям Конгрев, делец и "славолюбец", допытался заняться газовым освещением городов, но дела его запутались, он вынужден был удалиться во Францию, где и умер в 1828 году, через несколько месяцев после того, как в русской армии была сформирована ракетная рота.
Не бывает дыма без огня. Не могло быть возможным фактически изобретение в массовое производство ракет в России без трудовых навыков в "инженерной" одаренности основательного слоя русских умельцев. Это было бы немыслимо без высокой для своего времени культуры производства, отношения к труду.
Токарный станок был известен на Руси уже в 1Х-Х веках. Найденные на Белоозере веретенца, контурами своими, кстати, напоминающие будущие ракеты, это подтверждают. В течение многих столетий на Руси ремесленники и вообще все, кто имел дело с практикой изготовления орудий труда, кто строил соборы и крепости, "чинил" метательные орудия, — накопили богатейший практический опыт, умело пользуясь достижениями предшествующих столетий и тем, что приходило на Русь из-за границы. Тот уровень, которого добились русские практики (и о чем свидетельствовали иностранцы) в изготовлении ювелирных изделий, говорит о том, что на Руси никогда не существовало бездумного, слепого копирования иностранных образцов и опыта, что русские мастера творчески перерабатывали все достижения техники Запада и Востока и создавали свое, русское.
Без знания свойств материалов, с которыми они имели дело. Это было бы невозможно. Впоследствии эта практическая инициатива станет той материальной основой, на которую будет опираться теоретическая мысль русских ученых. Менделеев, Павлов, Бутлеров, Ладыгин, Попов — это золотые звенья в цепи, начинающейся в глубине столетий, как и Чайковский или Нестеров.
"Пушечная изба" — ремесленное предприятие для изготовления орудий, создана была в Москве в 70-80-х годах XV века, но еще за столетие до того на Руси появилось свое огнестрельное оружие. Успехи, достигнутые русскими литейщиками пушек, выдвинули русскую огнестрельную артиллерию в середине века Ивана Грозного на первое место в Европе. Мемуары иностранных авторов, посещавших Московию, почти всегда отмечают этот факт.
Все приграничные русские города и крепости были снабжены "нарядом" - огнестрельной артиллерией. Не только количество (водном только казанском походе 1552 года русские имели 150 орудий), но и качество огнестрельного русского оружия были отмечаемы современниками. Отливали орудия во многих русских городах: Новгороде, Пскове, Москве, Соли-Вычегодской...
В 1631 году в России строится первый железоделательный завод — Низинский. Заводы, где отливали и ковали снаряды и пушки, появляются в 1648, 1652, 1656, 1668, 1669 годах и позже. Со временем производство пушек достигло такого размера, что их даже стали вывозить на границу. Так, еще в 1646 году в Голландию было вывезено 600 (!) орудий. "Пушечных дел мастером" был и первопечатник Иван Федоров ("культура производства" сказывалась и на широте, и на глубине технических разработок). В начале 80-х годов XVI века он изобрел "складную пушку" — многоствольное орудие, в котором отдельные стволы соединялись одной общей рамой.
Массы русских мастеровых людей, к сожалению, далеко не всегда оставляли "автографы", тем более подобия патентов на изобретения. Не только потому, что были кем-то угнетаемы, а может быть, и не столько по этой причине, сколько по свойству национального характера: изобретатель-самоучка не считал, что совершает что-то из ряда вон выходящее, — как и простой солдат, совершая подвиг, был глубоко убежден, что просто делает что должно. Такому убеждению способствовала обыкновенность, то есть массовость подобных деяний или проявлений способности к таковым. Поддерживало и отношение со стороны воинского или "гражданского'' начальства, которое так же состояло, как правило, из русских людей, выросших и воспитанных в обстановке повышенной "среднестатистической" одаренности. Об этом очень точно писал почта двести лет назад П.Плавильщиков. Он так отвечал тем, кто считал русских способными только к подражанию: "Если учиться — значит только подражать, то давно бы науки упали, поколику подражание всегда бывает слабее своего подлинника: где нет творческого духа, там нет и произведения. Но мы видим совсем тому противное: науки час от часу приходят в совершенство; ученик бывает несравненно знающее своего учителя; из чего видно, что когда россияне заняли некоторые познания от иностранцев, сие не доказывает, что они только подражают... Напрасно отрицают, что будто в россиянах нет творческого духа... напрасно отрицают у нас свойство, которое ни один народ не имеет: оно состоит в непостижимой удобности всё понимать..." У нас, писал Плавильщиков, "рождаются новые и совсем ещё до того неслыханные открытия как в науках, так и в художествах. Плавильщиков даёт примеры: "У нас крестьянин сделал такую тинктуру (спиртовую настойку — Авт.), како вся Ипократова и Галенова учёность не выдумали... Костоправ в Алексеевском селе есть камень претыкания всей хирургии..." А в далеком Барнауле, добавим мы, сын солдата Екатерининской горной роты Ползунов изобретает паровую машину раньше Уайте. Тобольский ямщик Черепанов трудится над историей Сибири. Сын мелкого торговца мукой нижегородец Иван Кулибин разрабатывает проект одноарочного моста, изобретает сеятельные машины, прожектора, "водоходные" суда, искусственные ноги, самокаты (велосипеды), оптический телеграф и другие машины. Будущий основатель Русской Америки Григорий Шелехов до 27 лет торгует на рыльском базаре чернобакалейным товаром: солью, деревянными ложками и веревками. Курские купцы Климовы, Полевые, Голиковы "осваивают' Персию, Бухару, Камчатку. Некоторые из них побывали на севере Тихого океана раньше Кука... И кто об этом знает? А должны бы знать со школьной скамьи.
"Построены пороховые деревянные заводы, и делают на них порох русские пороховщики", — говорилось в первой русской газете "Ведомости" за 1719 год, и далее: "...строятца новые пороховые заводы... вылито пушек медных по новому маниру двадцать". А в Туле — ружья, фузеи, пистолеты, мушкетоны, штуцеры.
При Екатерине И, по словам Б. О. Ключевского, Россия не была ни отсталой, ни зависимой. За 30 лет, к 1796 году, число русских мануфактур увеличилось с 984 до 3161. Более чем втрое — небывалые для Запада темпы.
Тульский, Сестрорецкий и Брянский оружейные заводы давали в среднем до 35000 ружей и до 10000 пистолетов в год. Армия была полностью обеспечена артиллерийским вооружением и боеприпаса ми. Казенные заводы Александровский', Каменский, Липецкий и другие были той материальной базой, на которой зиждились победы русского оружия. Другое дело, что плоды этих побед не всегда использовались — малодушие, а то и предательство не только союзников, но и части влиятельных придворных было причиной этого горького явления русской истории, периодически повторяющегося в разных формах.
Один только Александровский завод давал ежегодно до 800 орудий. Их конструкции, введенные еще Даниловым и Шуваловым, удержались до 30-х годов XIX века. Как военное, так и гражданское значение имела продукция 95 фабрик с годовым производством в 2200 тысяч аршин сукна и 650 тысяч аршин каразеи. По своему качеству русское сукно не уступало заграничным образцам — из Англии, Голландии, Германии, откуда ранее ввозилось. Освободилась Россия от иностранной зависимости н в части производства бумаги: 25 фабрик полностью обеспечили армию патронами и картузами для артиллерии.
Шелковые, ковровые, кожаные изделия успешно конкурируют с французскими. После пресловутой пеньки на втором месте русского экспорта — уральское железо, "соболиное", с сибирским гербом. В Англии его предпочитают шведскому. Доходит до того, что в 1774 году на заседании английского парламента говорилось, что русские товары "существенно необходимы" для королевского флота, а высшие классы в Британии без русского полотна обойтись не могут. Господствовало убеждение, что торговля Европы с Россией нужнее первой, чем второй. Французский историограф Левек имел все основания писать: "Русские настолько даровиты, что они сравняются и превзойдут в смысле индустрии другие народы". Но добавляя при этом: "...если они когда-нибудь получат свободу". Не станем делать традиционный "ход", напоминая о положении народных масс в самой Франции как до, так и после "Великой" революции. Особая забота западно-европейцев о свободе русского народа, видимо, традиционная черта их характера. Мысль об относительной синхронности развития объективных истерических процессов при "дальнозоркости" европейского ума в от ношении России с трудом воспринималась в Европе. Но обратимся к Японии, стране будущих экономических чудес, возросших на подчеркнуто национальной, на вид — классически патриархальной почве.
В России было свирепое крепостное право — это мы все очень хорошо усвоили со школьной скамьи. А что было в Японии?
Жесточайшее угнетение крестьян со стороны составляющих двадцатую часть населения аристократов и самураев приводило к регулярному массовому голоду. За сто двадцать лет, начиная с 1726 года и кончая 1846 годом, в Японии наблюдалось прекращение роста населения. Одна из главных причин —широкое распространение "мабики" — детоубийств, обычая феодальной деревни убивать новорожденных из-за невозможности их прокормить. Чем все это закончилось? Императорский манифест, в котором провозглашалась решимость «создать основу возрождения национального престижа государства», вышел в 1868 году — через семь лет после отмены крепостного права у нас.
"Науки час от часу приходят в совершенство", — писал, как мы помним, Плавильщиков. И это видно хотя бы по широте охвата и перечню научных изданий, выходящих в России в XVIII веке.
Императорская академия наук начиная с 1748 года регулярно выпускает тома, разделенные на четыре класса знаний: математику, физику, "физико-математический" и астрономию. В этих сборниках, озаглавленных "Содержание ученых рассуждений", реферируются многие работы М. В. Ломоносова, в том числе "Рассуждения о упругости воздуха". Но и до того, в 1726 и 1728 годах, выходили "Краткие описания комментариев Академии наук". После — академические "Ежемесячные сочинения", "Академические известия", затем "Новые ежемесячные сочинения".
Кроме этих изданий, в кадетском корпусе Засядко мог регулярно читать "Магазин натуральной истории, физики и химии". Думается, даже не мог не читать эту полную, хотя и несистематическую, энциклопедию, обращенную к "некоторому числу любопытных трудолюбивых людей, которые не могут читать чужестранных книг". Все последние достижения зарубежной технической мысли были в достаточной мере отражены в том "Магазине", — и "Словарь естественной истории" Бошара, и "Химический словарь" Маккера, и "Физический словарь" Сито де ля Фон.
Будущие "кадры" пиротехнических лабораторий Засядко подпитывались наукой с помощью "Московских ученых ведомостей" — еженедельного журнала, специально посвященного обзору ученых изданий, с рецензиями на русские и иностранные книги по самым разным отраслям науки, а также благодаря "Журналу полезных изобретений". Последний издавался при Московской губернской гимназии. В нем помещались чертежи и описания новых машин. Даже "Описание Тульского оружейного завода" — с чертежами же и таблицами.
С 1808 по 1811 год каждые два месяца появлялся том "Артиллерийского журнала". Здесь рассказывалось о новых изобретениях, сообщалось о работах Арсенала и пороховых заводов, помещались известия о новых книгах по вопросам артиллерии.
Это что касается "гносеологических" корней русских изобретений XIX века, его первой трети. В том числе изобретений Засядко. Но не обходились вниманием и дела организационные, без решения которых оперативное устройство массового выпуска доселе небывалой продукции было бы вряд ли возможным.
Вот что писалось в журнале "Невский зритель" за пять лет до восстания декабристов:
"Правительству надобно быть убежденну, что все его постановления имеют большее или меньшее влияние на успехи промышленности. Оно не должно ничего" делать наудачу, а иногда случается, что одним мало обдуманным постановлением иссякается источник, и вместо умножения благосостояния стесняется ход общества к достижению народного богатства..."
Право же, если б не некоторые устаревшие словесные обороты, этот отрывок можно принять за фрагмент современной публицистической статьи...

VI

В 1819 году артиллерия и инженерное управление войск были выделены в самостоятельные ведомства (штабы) во главе с великими князьями: Николаем Павловичем - генерал-инспектором по инженерной части, и Михаилом Павловичем — генерал-фельдцехмейстером. Это труднопроизносимое звание, означавшее "начальник всей артиллерии", Михаилу Павловичу было "присвоено" при рождении. Но начальствовать над артиллерийским ведомством он стал, достигнув возраста 21 года, после двухлетнего путешествия по Европе с образовательной целью. Четвёртый сын императора Павла I, был человеком умным, энергичным и обладал немалым личным обаянием и храбростью. Останавливаемся мы на этом потому, что под началом Михаила Павловича прошла немалая часть активной организаторской и изобретательской деятельности Александра Дмитриевича Засядко.
По инициативе великого князя в 1820 году было учреждено Артиллерийское училище. Первоначально оно состояло при сформированной тогда же артиллерийской бригаде из грех "рот для под готовки фейерверков".
В конце февраля находившийся в Одессе Александр Дмитриевич Засядко получил уведомление о том, что он назначается начальником над училищем, а также над Санкт-Петербургской лабораторией и Охтенским пороховым заводом. Получив назначение в столице, Засядко спешно возвращается в Одессу для завершения личных дел — он женится на дочери помещика Харьковской губернии Елизавете Максимовне Грессер.
Артиллерийское училище было торжественно открыто 25 ноября, и Засядко, как он говорил, "с бивуаков пересажен на дела письменные и ученые", которым и предался со всем жаром своей души.
Засядко разрабатывает программу наук, входящих в круг преподавания, порядок экзаменов, распределение па классам, распорядок занятий, приглашает лучших в столице преподавателей. Ему было на что опираться. Военные учебные заведения —. Артиллерийско-инженерный корпус, Шкловское и Виленское училища, а также Корпус чужестранных единоверцев воспитали несколько тысяч офицеров, которыми могла бы гордиться любая армия. (Подготовка унтер-офицерских кадров шла через гарнизонные и солдатские школы, в которых к 1796 году училось 17 341 человек — две пятых всех учащихся России. Новым типом школы был Военно-сиротский дом и национальные военные школы в Кизляре и Екатеринодаре.) Выработанная преподавателями этих учебных заведений, а большей частью богатым воинским опытом, русская военная теория оказывала сильное влияние на Западе. Опыт Румянцева и Суворова изучала вся Европа.
Все без исключения европейские страны направляли в русскую армию своих представителей, которые подробно доносили о всех достижениях, сделанных в России. Но должных выводов, как правило, не делалось — многое из русского опыта не могло быть осуществлено в наемных армиях Европы.
Кроме упомянутого, Засядко составляет записки по истории артиллерии с древних до новейших времен для руководства при преподавании этого предмета.
"История, — пишет Александр Дмитриевич,- есть основанное на верных свидетельствах изложение образования человеческих обществ под особенным о них Божиим промыслом... Он удерживает человеческие страсти, то попускает их действовать, и тем целый род человеческий приводится в движение..." В таком духе был рукою бывалого, все повидавшего воина очерчен круг предметов, преподававшихся в училище.
Чего нее требует он от питомцев военного учебного заведения? Вчитаемся в программу дневных занятий: 'Тихое благонравное поведение, прилежание, строгая подчиненность, повиновение, чинопочитание, взаимное друг к другу, а тем более к начальникам высшим и низшим уважение, всегдашнее содержание себя в чистоте, опрятности и исправности должны равным образом быть беспрестанно внушаемы начальником училища и офицерами".
Как мы видим, это — своего рода дневник Засядко, отчасти обращенный к самому себе. Ни годы сражений, ни счастье открытий, ни благоволение двора не поколебали в нем внутреннего "царства Божия''.
Не раз возникали вопросы к Засядко, продиктованные, так сказать, первоначальным скепсисом. Но и они не выводили его из себя. Александр Дмитриевич был убежден в том, что без святыни человек по-человечески жить не может. Без святыни, то есть без нравственного идеала, возникает потребность святыню кодировать, искать ей подмену. Но это обречено на неудачу: в лучшем случае получится что-то красивое, но созданное не для того, чтобы стать лучше, а чтобы "повеселиться", развлечься. В худшею случае все превращается в нелепую комедию.
"Но как же стремление к успехам? Неужели оно невозможно без святыни", — спрашивали скептики всегда безмятежного генерала, пряча "тонкую" усмешку за внешней почтительностью. Он отвечал, что земной успех рождает переоценку собственных сил, а это ведёт к постыдному самолюбованию. Остальные же в глазах такого человека приравниваются к вещи, с которой можно безнаказанно делать все, что угодно. Результат же будет один — развращение и гибель. Значит, не богатство, не земной успех делают нас лучше, а что-то другое.
Так рассуждал высокопоставленный сановник, воин, прошедший огонь и воду, да и не мало — медных труб. И скептики оставляли его в покое, считая, вероятно, безнадежно устаревшим обломком ушедшего века.
Чтобы говорить о том, плохи или хороши те или иные взгляды, следует посмотреть, как ведет себя в жизни человек, их "в чистом виде" исповедующий.
Вот Засядко поручено возвести несколько обширных зданий для училища. Прочность и красота при строительстве соблюдаются неукоснительно. Но и — добровольно, естественно — казенный интерес, "Смело могу уже Ваше Высочество уверить в весьма значительной выгоде, от дела сего произойти долженствующей", — пишет Засядко великому князю и прибавляет: "За 75 тысяч руб. теперь ручаюсь".
Умение обращаться с мастеровыми и подрядчиками дало то, что работы производились на сумму 350 тысяч рублей, хотя из казны было на первый раз отпущено только 126 тысяч. Мастеровые верили слову начальника артучилища.
Подобные отношения складывались у него и с подчиненными. Многие из них по окончании училища еще долго писали ему, памятуя простые, но искренние напутствия Александра Дмитриевича: "Служите, друзья мои, верно и честно, не бойтесь труда, не бойтесь пули...'' Бывшие сослуживцы в течение многих лет в письмах с любо вью называли его "друг-наставник". Засядко был строг и справедлив. И это ценили. "Милостивый государь Александр Дмитриевич! — писал к нему Н. М. Карамзин 30 октября 1824 года. — Я надеюсь на Ваше благосклонное ко мне расположение и усердно прошу Ваше превосходительство сделать мне одолжение, уведомить меня о проступках племянника моего, Философова: ибо слышал, что он назначен к исключению из Артиллерийского Училища. Во всяком случае, я уверен в Вашей великодушной снисходительности к летам незрелым: исправление еще возможно. С нетерпением буду ожидать извещения, и если Ваше превосходительство удостоите меня ответа, то наипокорнейше прошу написать его в Царское Село..."
Прошло пять дней, и Карамзин с воодушевлением пишет второе послание Засядко: "...Простите, что я мог показаться несправедливым в глазах Ваших. Любезное Ваше письмо отвело меня от великого беспокойства. Не мысль о наказании, а мысль о вероятном преступлении Философова тревожила меня несказанно... Дай Бог, чтобы его искреннее раскаяние оправдало Ваше благодетельное снисхождение. Во всяком случае Вы обязали меня навек..."
Инцидент, по-видимому незначительный, был исчерпан, добродетель восторжествовала, к чему всегда я стремился начальник артучилища.
Не раз Засядко ходатайствовал о своих подчиненных перед великим князем. Так, например, все сэкономленные во время постройки зданий училища средства по его просьбе поступили в собственность училища. На эти деньги была организована богатая библиотека и создан физический кабинет.
Засядко отказывается от предложения самому возглавить кафедру, ссылаясь на то, что "25 лет прослужил в поле", из которых; "десять лет в войне беспрерывной" и потому в профессора не годится. "Правила, коими управляюсь я на пути жизни и службы, — писал Засядко Михаилу Павловичу по этому поводу, — воспрещают мне скрывать неведение мое..." Вместо себя он предлагает под полковника Кенига, которого хорошо знает, но предусмотрительно намекает и на другую кандидатуру — на тот случай, если Кениг не подойдет.
При училище Засядко создает учебную артиллерийскую бригаду из двух батарейных и одной легкой роты: одна из батарейных рот и стала первой в России, вооруженной боевыми н зажигательными ракетами. Кроме того, Александром Дмитриевичем была основана техническая школа, в которой обучались ремеслам солдатские дети.
Продолжает Засядко и изобретать.
В начале 20-х годов им создана пороховая мельница, предотвращавшая взрывы при изготовлении пороха, калиброметр и лафет с пушкой для употребления при обороне крепостей. Засядко лично производит опыты над орудиями, отлитыми в глиняные формы и в опоки — для определения разности в металле, изобретает приспособление для определения срока службы орудий. Результаты имели громадное значение для металлообрабатывающей и военной промышленности, во многом заложили основу дальнейших разработок. Интересуется Засядко и тем, сколько раз можно переливать старые орудия, сохраняя должное качество металла. Находит оптимальные пропорции. Переносная машина для передвижения орудий самого большого калибра и больших тяжестей и крепостной лафет особого устройства еще не завершают перечень изобретений Засядко тех лет: непрерывные опыты, направленные к усовершенствованию ракет, также продолжаются.
В 1822 году чуть не случилось большое несчастье: рядом с лабораторией, где хранились и снаряды, и боевые патроны запасного парка, случился пожар, который с трудом был потушен.
Царь приказал Засядко через князя Волконского избрать другое, безопасное для лаборатории место. Оно было выбрано и утверждено. Друзья советовали Засядко использовать возможность и выпросить место старой лаборатории для себя: оно могло стать доходным, что было немаловажно для его быстрорастущего семейства. Но по инициативе Александра Дмитриевича на этом устраивается лагерь для училища, разбивается сад.
Всё, что поручается Засядко, исполняется им самым блестящим образом.
Иностранные принцы, фельдмаршал Веллингтон, будучи в Санкт-Петербурге, посещают обустроенный Засядко арсенал и артиллерийское училище, как некогда посещался высокими визитерами суворовский лагерь. "Это не арсенал, а магазин галантерейных вещей", — изволила отметить после обозрения арсенала великая княгиня Мария Павловна.
В письмах Засядко, относящихся к этому периоду, видно особое воодушевление. Он действительно был счастлив в эти годы: "мог служить государю и Отечеству всеми своими силами, мог вкоренять в умы и сердца других правила высокой нравственности", которыми сам всегда и везде следовал. Восторженное состояние души выказывает Засядко в каждой строке своих писем: "Не остыл я в усердии к службе", — с удовлетворением пишет он в 1824 году.
Но уже в 1826-м упоминает об "ослабевающих уже силах". К наградам за воинские подвиги прибавляются награды за усердие в делах мирных: ордена св. Анны 1-й степени и св. Владимира 2-й степени. Кроме того — земля в Саратовской губернии.

VII

Засядко вставал в пять утра и принимался за работу. Часто еще до света, в дурную погоду лично проверял порядок во вверенных ему частях. Вряд ли он задумывался, что поступает в традициях Моно маха или Суворова — как и они, Александр Дмитриевич "лишь исполнял свой долг". "Первым звонком", предупреждением об опасности непрерывного труда на пределе сил, был ревматизм. Он усилился после знаменитого (благодаря "Медному всаднику") наводнения...
В это время в училище шли экзамены. Ветер, бушевавший с само го рассвета, все усиливался. Вдруг в классе потемнело. Оказалось, то была железная крыша, сорванная ветром и провисшая до земли. А снизу, с первого этажа, раздались крики: "Вода!.." Невская вода действительно хлынула в нижний этаж училища. Начали поспешно перемещать юнкеров в верхние этажи. Засядко распоряжался лично, бродя по колено в воде...
Следствием было "затруднение владеть левого рукою и ногою".
Крымские грязи мало улучшили положение. Но по приезде в Санкт-Петербург в начале 1827 года Засядко услышал от великого князя: "Александр Дмитриевич, мне нужен начальник штаба, и это — ты".
"Буду трудиться, пока не упаду", — ответил Засядко.
Он расстался с детищем, им выпестованным, и 1 января 1827 года приступил к обязанностям начальника штаба генерал-фельдцехмейстера. Здесь, как и прежде, он не щадил себя, хотя круг обязанностей значительно расширился. Дни и ночи проводил он за делами. Харак терно, что он лично прочитывал все бумаги, а большую часть ответов и распоряжений писал сам. Чувство долга заглушало физические страдания, а призрак приближающейся немощи испуганно отскакивал под воздействием энергии и жизнелюбия этого человека.
14 апреля 1828 года в ответ на объявленную Турцией "священную войну" против России был обнародован манифест о начале военных действий. Период ратной жизни получил для Засядко неожиданное продолжение. 1 мая он уже в районе боевых действий, в Молдавии.
Эта война назревала давно. В народе было сильным сочувствие к притесняемым турками славянским народам. Александр I, несмотря на глубокое сострадание восставшим сербам и грекам, вынужден был сдерживаться. в проявлениях славянской солидарности как глава Священного союза, одной из главных задач которого было сохранение статус-кво в Европе. Николая I эти соображения международного этикета уже не смущали.
И пошли "на турку" бравые хорунжушки, младые уряднички да полки казаченьков, многие из которых еще помнили запах пороха великих сражений с "Бонапартием". Пошли с песнями, сознавая, что идут сражаться за правое дело:
Под славным было городом под Браиловом,
На ровной было на широкой площади,
Собирались там стрельцы-бойцы,
Стрельцы-бойцы, все добрые молодцы,
Они бились и рубились с теми они со злодеями, С теми турками они с неверными...
Песни пелись на старый лад, в песнях образ русского солдата веками не изменялся. И в сметке боевой, в восприимчивости к новшествам техническим все было, как и всегда. Спокойно, как к давно привычному делу, отнеслись и к ракетам, сноровисто использовали их под тем же Браиловом. Как и всегда, готовность пострадать за веру, здоровый консерватизм, то сеть неосознанное сохранение цельности национального характера, отшлифованного многими водами времен, характера, устоявшегося под лютыми ураганами истории, этот "консерватизм" был залогом настоящих и будущих-достижений русского солдата, русского народа.
Под Браиловом главной заботой Засядко были именно ракеты.
Еще в начале 1827 года было изготовлено три тысячи боевых зажигательных ракет, необходимое количество ракетных станков. Во время крупномасштабных маневров под Красным Селом в целях ознакомления с действием нового оружия русских войск было израсходовано полтысячи боевых ракет. Они точно поражали мишени на расстоянии до четырех километров. Нигде в мире такого оружия в то время не существовало.
В Тирасполе под непосредственным руководством подполковника Внукова было развернуто оперативное "ракетное заведение". Пород ним стояла задача довести производство ракет до 6 тысяч в год. На помощь были привлечены государственные и частные заводы: для изготовления отдельных деталей ракет и сырья для зарядов. Александровский чугунолитейный завод в Санкт-Петербурге спешно изготовил шесть прессов с соответствующими приспособлениями для набивки ракет. Здесь же выпускались гранаты и железные поддоны (нижние части ракетных гильз). Шостенский пороховой завод отправлял в Тирасполь пороховую мякоть, мушкетный порох, селитру, мягкую серу и молотый ольховый уголь.
Ракеты, снаряженные гранатами и полуядрами, треножные станки с медными цилиндрическими трубами для метания шести-, двенадцати- и тридцатишестифунтовых ракет поступали исправно.
Под Браилов транспорт с первой партией ракет прибыл 29 мая и был "сложен в лагерь Осадного парка, а нижние чины вступили по прибытии в дело противу неприятеля".
Устройством батарей, вооружением и осадной артиллерией под Браиловом командовал лично изобретатель всех компонентов нового русского оружия Александр Дмитриевич Засядко.
Браилов, или Брайла (по-турецки Ибрагиль), был мощной крепостью, имевшей большое влияние на действия турок в наступлении и в обороне. Браилов играл важную роль во все войны наши с Турцией. Русскими решено было применить на этот раз способ "ускоренной осады", с учетом имевшихся в наличии ракет. 7 июля 1828 года, через несколько часов непрерывного обстрела, была разрушены крепостные ворота, сбита большая часть орудий берегового бастиона.
После четырехдневного штурма гарнизон Браилова, крепости-замка с могучими трехэтажными башнями, изрядно потрепанный и напуганный ракетным обстрелом, капитулировал. Как повествует военный летописец, взято было 4 знамени, 74 пушки, 15 мортир, 5 тысяч пудов пороху и 8 канонерских лодок с 31 орудием. Открывшимся через Дунай путем тут же воспользовалась русская армия. С ней вместе в Болгарию проследовал и Засядко.
Мы под Варною стояли,
Себе смерти ожидали.
Здесь дерутся, там несутся
С страшной бомбой батареи, —
— пелось в солдатской песне.
Возможно, под "страшной бомбой" подразумевались именно ракеты: рота под командованием подпоручика П. П. Ковалевского 14 сентября начала обстрел Варны, а затем во время штурма наносила удары по первому и второму бастиону этой крепости. Рота принимала участие и в отражении турецких вылазок. Мобильность, достигнутая "ракетной ротой" благодаря изобретениям находившегося при сем Засядко, позволила использовать ракеты в самых сложных операциях как в горах, таи и на равнине. На рассвете 25 сентября в одном из оврагов в полной боевой готовности были выстроены ракетные станки, расставлены треноги, в железные трубы вставлены ракеты. По команде "сигнальную!" — фейерверкеры зажгли фитили. После сигнальной ракеты в дело пошли боевые - и подавили противостоящие турецкие орудия. Как только пал первый бастион, ракетные станки быстро продвинулись вперед и открыли огонь по крепости, зажигая деревянные строения и повергая в ужас турецкие войска.
Но появление нового оружия не было, конечно, главным фактором победы. Главным, как и прежде, как и после, было мужество русских солдат и офицеров.
Вот характерное донесение из-под Варны, адресованное великому князю Михаилу Павловичу: "...с неустрашимостью старался исполнить возложенное на него поручение, был атакован несколькими турками, получил три сабельных удара в голову, но с открытою раною не покинул поля битвы". В данном случае речь идет о некоем "мичмане князе Гагарине", но примерно то же можно было сказать и не о мичмане, и не о князе. Вся русская армия, от солдата до генерала, являла собой целеустремленный, сплоченный единоверием монолит, под ударами которого турецкие крепости устоять не могли. После краткого пребывания на зимних квартирах в Бендерах ракетная рота вернулась в действующую армию. В апреле — мае 1839 года при штурме Силистрии ракетные установки вели огонь прямо с плоскодонных лодок и паромов. Боевые ракеты в этой войне также успешно были использованы на Черноморском флоте и в Ду найской флотилии.
Засядко был удовлетворен и как военачальник, и как изобретатель. Андрианопольский мирный договор завершил русско-турецкую войну. Через четыре года между Россией и Турцией в Константинополе уже был подписан договор об оборонительном союзе. Это случилось после того, как вмешательство русского правительства в турецко-египетский конфликт предотвратило взятие столицы Турции египетскими войсками и спасло султана Махмуда II от оконча тельного поражения. В конечном итоге позиции России на Ближнем Востоке были в это время значительно усилены.
Заслуги Засядко в кампанию 1828-1829 годов, как организаторские, так и воинские, отмечены были алмазными знаками ордена св. Анны 1-й степени и званием генерал-лейтенанта.

VIII

Напряжение тех лет — в частности, взятие Браилова, когда Засядко провел больше месяца под открытым небом, часто без сна и пищи, а затем непрерывная работа за письменным столом в Петербурге сказались: в короткий срок Александр Дмитриевич перенес три апоплексических удара.
"Я исполнил долг, — говорится в одном из писем, — служил, пока не упал".
"Конец мира, личная смерть не есть крушение всего, — старался утешить горячо любимую жену больной Засядко. — Помни последняя твоя и вовеки не согрешишь. Помни, что тебе предстоит последний день и нужно будет дать ответ за все..."
То не было простым утешением — то было глубоким убеждением, во все годы поддерживавшим дух Александра Дмитриевича, вдохновлявшим его на труды, невозможные без подобной духовной основы. В окружении семьи Засядко ощущал внимание и заботу. Относительная ограниченность в средствах нисколько не смущала его. Но физические и нравственные страдания нарастали. Не помогли ни кавказские, ни московские минеральные воды, не помогал теплый климат Харькова, куда Засядко переехал в октябре 1832 года.
"Пять лет минуло после удара, который имел я несчастье получить, — писал Александр Дмитриевич, — и положение мой улучшается столь же слабо и медленно; еще и по сие время не могу ни говорить, ни даже мыслить продолжительно; за малейшим усилием следует прилив к голове, по следствию коего голова расстраивается, память изменяет мне и я теряю нить идей и самую идею..."
Это-то больше всего и мучило Засядко: любая мысль как бы наказывалась болью. Малейший стук приводил его в состояние оцепенения, и он "становился подобен младенцу, в испуг приведенному, на которого ничто уже, вокруг него происходящее, не производило после того никакого впечатления". Порой даже шелест листа бумаги приводил его нервы в трепет.
Засядко сознавал, что в Харькове бросил он свой смертный якорь, жалел о себе, "что так рано развалился и уничтожился". В 1834 году, понимая горестную необходимость для себя этого шага, он просит великого князя об увольнении со службы, 'сильно убежденный в той истине, что кто не может быть полезным, тот, оставаясь, необходимо бывает вредным".
Засядко получил отставку после 37-летней безупречной службы.
Михаил Павлович пошел на это скрепя сердце, после того, как были исчерпаны все возможности выздоровления незаменимого сотрудника.
Александр Дмитриевич был обеспечен пенсионом в размере шести тысяч рублей. Этого было достаточно для семьи — сам министр внутренних дел Чернышев имел аналогичный пенсион в размере 8 тысяч, правда, на 50 лет, а не на двенадцать, как Засядко.
Ему пишут, много пишут. Хотя далеко не всегда получают ответ: Елизавета Максимовна предварительно прочитывает поступающую почту, оберегая мужа от излишних волнении, столь мучительных для него.
"Давно ли мы с Вами были молодцами, упоенны милостью царей, осеянны блеском славы", — пишет в Харьков старый сослуживец А. Воейков 8 июля 1834 года. Он рассказывает, как отрадно ему перечитывать старые письма — "Жуковского, Карамзина, Ваши, Дмитриева". "В старости единственная жизнь-воспоминание, — говорится в письме от 17 апреля следующего года. — Блажен тот, кто, подобно Вам, может вспоминать только хорошее, доброе, полезное, славное!''
Преданный друг советует, как можно лечиться, умоляет Засядко написать, что ему нужно из лекарств или чего иного: "Генерал! Скажите просто, Вы ходили прямо под пули, под картечь, в стан коварного врага за матушку Святую Русь и за священную правду. А я покончу эти разговоры словами солдатскими: "Рады стараться. Ваше благородие!.."
И в самом Харькове Засядко посещают старые сослуживцы, молодые люди, его воспитанники, но все-таки Александру Дмитриевичу кажется, что он "лишний в свете". Невозможность быть полезным убивала его не меньше, чем сама болезнь.
Те редкие дни, когда состояние его здоровья несколько улучшалось, Александр Дмитриевич старался использовать как можно полнее. И тогда любимой мыслью его было благо Отечества. Он раздумывает о продолжении торгового пути в Индию, о необходимости духовенству обучаться медицине. "Каждая деревня, имея священника, имела бы в его лице и врача", — записывает Засядко, стараясь насытиться свободным от боли временем.
Особой его заботой в эти годы стал проект, который мог бы облегчить плавание через Днепровские пороги. Александр Дмитриевич собирает все необходимые данные, чтобы действовать вернее, набрасывает чертежи. Назрела нужда в полевых наблюдениях...
И вот человек, еще вчера не смевший ни о чем серьезно размышлять под ежеминутной угрозой нестерпимой боли, человек, едва двигавшийся, по тротуару в теплую погоду, закутанный, с палкой в руке и Георгиевским крестом на шее, весной 1837 года решает отправиться к порогам. И отправляется!
Наблюдениями своими Александр Дмитриевич остался доволен, но осуществить задуманное ему уже не удалось.
На обратном пути подгаданная теплая погода вдруг сменилась проливным дождем. На протяжении тридцати верст из тряских дрожек смотрел Александр Дмитриевич на мокрые поля, на проплывающие мимо малороссийские хатки-мазанки, на клубящиеся серые облака, и прощался со всем этим, понимая, что теперь конец неотвратим. Приступы раскаленной боли уже смывали все впечатления бытия.
Последние четыре месяца Засядко жестоко страдал, стараясь усилием воли подавить стоны и скрыть свои мучения от окружающих. По его настоятельному требованию Александра Дмитриевича на руках перенесли в карету и медленным шагом повезли в Куряжский монастырь, находившийся в девяти верстах от города. Через неделю, 27 мая 1837 года, Александра Дмитриевича не стало.
"Ваши заслуги не забудутся. Вашей славе не повредят даже черные завистники, — писал старый товарищ незадолго до смерти Засядко, возмущенный легкомысленной забывчивостью повременной печати. — На суд бессмысленной толпы подлунного, грязного мира есть апелляция к Богу и потомству".
Через семнадцать лет в "Военном энциклопедическом лексиконе" будет отчеканена фраза: "Генерал Засядко приобрел незабвенное имя в русской артиллерии возложенным на него образованием Артиллерийского училища и предложением сформирования ракетной бата реи". Но позже авторы словарей и книг если и уделяли внимание имени Засядко, то ограничивались лишь несколькими строками.
Некрологом "первому русскому ракетчику" может служить оценка, данная его деятельности на страницах "Артиллерийского журнала" в 1950 году. Его боевые ракеты, говорилось в статье, посвященной Засядко, стали прообразом современной реактивной артиллерии. В результате глубоких теоретических изысканий и большого количества опытов им создана оригинальная конструкция боевой ракеты. Засядко разработал также во всех деталях процесс производства ракет и предложил формы и способы применения их на поле боя. По проекту Засядко и под его руководством было построено "Ракетное заведение" для массового производства ракет. Под началом Александра Дмитриевича в первом в России среднем военно-учебном заведении — Михайловском артиллерийском училище — были воспитаны отличные командные кадры русской артиллерии. Велики его заслуги и в разработке вопросов, связанных с производством пороха...
О Засядко — и только ли о нем? — у нас писалось мало, несоизмеримо мало сравнительно с тем, что он сделал для России. Между тем именно шкала национального блага — и это доказало время — является самой устойчивой, самой истинной шкалой для решения вопроса, кто подлинный герой, кто мнимый, кто созидатель, кто разрушитель.

На главную